Бог-рати-он

«И только небо засветилось…»

На рассвете 26 августа (по новому стилю 7 сентября) 1812 года русские войска ждали атаки противника на Бородинском поле. Они были разделены на две неравные части: 98 тысяч солдат 1й армии занимали центр и правый фланг, где наступление французов было менее вероятно; ею командовал Барклай де Толли; 34 тысячи солдат 2й армии стояли на левом фланге — направлении главного удара Наполеона — этой армией командовал генерал Багратион. Его воины были убеждены, что князь Пётр Иванович, любимый ученик Суворова, ведёт войска к победе. «Кто боится Бога — неприятеля не боится» — повторяли после утреннего молебна слова Суворова.

Наполеон был уверен, что в русской армии у него один сильный противник — генерал Багратион. Оба они были военными гениями и не знали поражений. Но один предвкушал массовое кровопролитие — император любил объезжать поле боя, разглядывая трупы. Другой скорбел и сострадал тем, кому предстояло пасть. Один был полновластен. Другой с горсткой войск был поставлен под удар.

Князя Петра Багратиона посылали на гибель многократно, но с Божьей помощью он всегда побеждал!

Наука побеждать

Пётр Иванович Багратион родился в 1765 года в Кизляре, который был тогда опорным пунктом Кавказской укреплённой линии. Там служил его отец, князь Иван Александрович. Прадедушка Петра был грузинский царь Иессей, а дед приехал в Россию и дослужился до чина подполковника.

Начальным образованием Петра занималась мать — княжна из древнего грузинского рода. «С млеком материнским, — вспоминал Багратион, — влил я в себя дух к воинственным подвигам»…

За десять лет службы на Кавказе, где молодой князь храбро сражался с воинственными горцами, он заслужил чин подпоручика. Там встретился с Александром Васильевичем Суворовым. Багратион мечтал попасть на большую войну, чтобы учиться военному искусству у великого полководца. И вот в октябре 1794 года князь Пётр, уже подполковник, скачет во главе эскадрона в Польшу, где Суворов воюет с восставшей шляхтой.

Подвиги Багратиона известны по рапортам Суворова. Великий полководец считал, что для победы довольно одного русского солдата против пяти вражеских. Багратион эту «норму» не раз превзошёл. Его прекрасно обученные дружные кавалеристы, с надеждой на Божью помощь и с твёрдой верой в командира, били десятикратно превосходящего врага.

Князь ничего не добивался для себя, не состоял в «партиях», не делал карьеры — его дух был безмятежен, личные потребности скромны. Несколько слуг из отпущенных на волю крепостных, простая пища, не более двух рюмок вина за обедом, четыре часа сна, первая половина дня — военная служба, вечерами — общество. По большим праздникам — предписанный Суворовым «церковный парад», когда Багратион строем водил солдат на молебен.

В 1799 году император Павел I послал Суворова, а с ним и Багратиона в Италию, отвоёвывать у французов захваченную страну. Авангард Багратиона и союзные австрийцы под жестокими пушечными выстрелами овладели крепостью Брешия. Взято в плен 1265 французов. «С нашей стороны убитых и раненых нет», – сообщал официальный «Журнал военных действий соединённых армий в Италии».

Невероятно, но факт! Даже недоброжелатели Багратиона вынуждены были признать, что князь превзошёл всех в сокращении боевых потерь.

Вскоре последовал новый доклад: «Деятельный генерал-майор князь Багратион» взял крепость Сорвалу: «Гарнизон сдался, у неприятеля убито и ранено до 40, у Багратиона ранено только семь рядовых и один убит». Суворов сообщил Павлу I о заслугах князя Петра в решительной победе при Нови и не дожидаясь, когда русский и австрийский императоры наградят «наиотличнейшего генерала и достойного высших степеней», подарил Багратиону свою шпагу, с которой князь не расставался до конца жизни.

Но на пике побед русские были преданы союзной Австрией. Не на Париж им пришлось идти, а на верную гибель в Альпы.

Бои начались на подходе к перевалу Сен-Готард. Князь Пётр командовал авангардом. При сильном ветре, под проливным дождём русские отряды вскарабкались на горы и атаковали врага. Главные силы Багратиона шли в лоб на «почти неприступную позицию». Штабные офицеры вызвались идти в первых рядах. Два командира передового отряда пали, третий ворвался на неприятельские позиции впереди солдат.

Затем авангард Багратиона проложил армии путь через хребет Росшток. Спустившись в Муттенскую долину, князь, по словам Суворова, незаметно подошёл к гарнизону французов и стремительной атакой взял его в плен. В этой долине состоялся совет генералов попавшей в ловушку армии.

Суворов, описав ужасное положение войск, призвал спасти «честь и достояние России». «Веди нас, куда думаешь, делай, что знаешь, мы твои, отец, мы русские!» — ответил за всех старейший генерал Дерфельден. «Помилуй Бог, мы русские! — воскликнул Суворов. — Победа! С Богом!»

«Я не забуду до смерти моей этой минуты! — вспоминал Багратион. — У меня происходило необычайное, никогда не бывавшее волнение в крови. Я был в состоянии восторженном, в таком, что если бы явилась тьма-тьмущая врагов, я готов был бы с ними сразиться. То же было и со всеми»…

Багратион последним спустился к зелёным предгорьям Австрии. «Русский штык прорвался сквозь Альпы! — воскликнул Суворов. — Альпы за нами и Бог перед нами. Орлы российские облетели орлов римских!»

Между тем противостояние России и Франции продолжалось. В союзе с другими странами империя вновь вступила в войну. Русским командующим был назначен Кутузов, начальником авангарда — его старый сослуживец и петербургский приятель Багратион. Увы, пока 50 тысячная русская армия шла на соединение с союзниками-австрийцами, те успели попасть в окружение и капитулировать перед 200 тысячной армией Наполеона. Кутузов и Багратион оказались лицом к лицу с многократно превосходящим противником…

Кутузов принял решение пожертвовать частью войск для спасения всей армии. Багратион должен был сражаться, пока главные силы не отойдут на достаточное расстояние.

4 ноября 1805 года под Шенграбеном колонны Мюрата, Сульта, Удино и Ланна с разных сторон двинулись в атаку на войска князя Петра. Однако время было выиграно: Кутузов успел отвести войска на два дневных перехода. Русским уже не требовалось стоять насмерть. Задачей Багратиона теперь стал прорыв сквозь вшестеро превосходящие силы противника. В истории такого не бывало. Но — «мы русские, с нами Бог!». Багратион верил в превосходство духа над материей.

Кутузов писал императору: «… князь Багратион с корпусом, из шести тысяч человек состоящим, свершил свою ретираду, сражаясь с неприятелем, состоявшим из 30 тысяч человек под командой разных генералов фельдмаршалов, и сего числа (7 ноября) присоединился к армии, приведя с собою пленных одного подполковника, двух офицеров, пятьдесят рядовых и одно знамя французское. Генерал-майор князь Багратион, по мнению моему, заслуживает за разные дела, в которых он действовал, чин генерал-лейтенанта, а за последнее (дело) при деревне Шенграбене неоспоримое, кажется, имеет право на военный орден святого Георгия 2 го класса». Награждения были императором произведены.
И после таких подвигов во спасение армии русский и австрийский императоры заставили Кутузова принять нелепый план генерального сражения при Аустерлице, разработанный бездарным австрийским полковником Вейротером!

Князь Пётр, командовавший в битве при Аустерлице правым флангом, мог сделать только одно. По словам Кутузова, он «удерживал сильное стремление неприятеля и вывел корпус свой со сражения в порядке, закрывая в следующую ночь ретираду армии».

Неизвестно, понимал ли сам Александр I мотивы своих решений. Но после Аустерлица он старательно разделял командование русской армией между иноземными генералами, перечеркнув принцип Суворова: православных солдат должен вести в бой православный офицер. Однако любимые императором иноземцы не владели наукой побеждать…

Скрепя сердце царь всё же вынужден был подписать рескрипт об «отличном мужестве и благоразумных распоряжениях» не побеждённого французами генерала Багратиона. В столицах было дано множество балов с чествованием князя Петра.

В новом союзе против Наполеона постыдную роль исполнила Пруссия. В октябре 1806 года Наполеон в один день уничтожил её армию и за две недели завоевал страну. 150 тысяч французов шли к русской границе. Александр I разделил армию на две: 60 тысяч у Беннигсена и 40 тысяч у Буксгевдена. По словам Ермолова, генералы-соперники, «не будучи приятелями прежде, встретились совершенными врагами». После ряда интриг Беннигсен захватил главнокомандование. Багратион прибыл в армию, когда возможность разбить по отдельности корпуса Нея и Бернадотта была упущена.

Беннигсен отступал. Назначив Багратиона командовать арьергардом, он просил князя отходить как можно медленнее, чтобы дать армии возможность соединиться с остатками прусских войск.

Князь Пётр огромным напряжением воли скрывал стыд: отступать, ища помощи у битых Наполеоном пруссаков!

Русская армия отступила к Фридланду. 2 июня 1807 года Багратион командовал левым крылом армии, разделённой пополам глубоким оврагом, с рекой в тылу (грубейшая ошибка Беннигсена!). Французов было в два с лишним раза меньше, чем русских, но Беннигсен не атаковал. Мысль о возможности победы не умещалась в его голове. Тогда французы бросили почти все силы против Багратиона. Прижав русских к реке, французские маршалы дожидались Наполеона. К 17 часам император стянул к месту сражения 80 тысяч человек и атаковал войска князя Петра. Багратион, дравшийся 16 часов, оставил для прикрытия арьергард и сумел отойти за реку. Полки наблюдавшего за этим избиением Беннигсена были отброшены. Потери французов составили 7–8 тысяч, русских до 15 тысяч.

В июне царь просил Багратиона договориться с французами о перемирии. Это был единственный русский генерал, которого уважал Наполеон. 25 июня 1807 года между Россией и Францией был подписан Тильзитский мир…

«Мы все, служившие под командой князя Багратиона, — вспоминал генерал Ермолов, — проводили любимого начальника с изъявлениями искренней приверженности. Кроме совершенной доверенности к дарованиям его и опытности, мы чувствовали разность обхождения его и прочих генералов. Никто не напоминал менее о том, что он начальник, и никто не умел лучше заставить не помнить о том подчинённых. Солдатами он был любим чрезвычайно».

Малой кровью, могучим ударом

Летом 1811 года князь Пётр Иванович был назначен главнокомандующим Подольской армией. Войну с Наполеоном она начала как 2 я Западная.

Это счастливое для России назначение остаётся загадкой. Царь не ценил никого из русских полководцев. Военного министра Барклая де Толли он считал лишь «менее плохим, чем Багратион, в деле стратегии, о которой тот не имеет никакого понятия». Зимой 1812 года военные приготовления Наполеона против России стали очевидными. Командующий послал императору план начала вой¬ны, направленный на предотвращение вторжения врага на территорию империи. Философия Суворова, которой следовал Багратион, была основана на убеждении, что задача армии — спасение от войны населения: как своего, так и иноземного. Задача решалась стремительным ударом по главным силам врага, пока он не успел сконцентрироваться, полным его разгромом и лишением средств вести бесчеловечную войну.

Багратион требовал перейти в наступление до полного сосредоточения неприятельских войск у наших границ.

«Первые сильные удары, — излагал науку Суворова князь Пётр, — наиболее споспешествуют к тому, чтобы вселить добрый дух в войска наши и, напротив того, вперить страх в неприятеля. Главная же польза от такого внезапного и скорого движения состоит в том, что театр войны удалится от пределов империи… Во всех случаях предпочитаю я войну наступательную войне оборонительной!».

Историки, оправдывая Александра I и его советников, указывают на численное превосходство сил Наполеона. Но Багратион знал, что против 200 тысяч французских солдат Великой армии Россия может выставить на направлении главного удара свыше 150 тысяч человек — гораздо больше, чем было необходимо для «совершенного разбития неприятеля» по правилам Суворова.

Пассивность царского правительства привела к тому, что Наполеон приготовил к вторжению покорённых им немцев, итальянцев, голландцев и поляков. Австрия, Пруссия и Польша, которых Багратион хотел уберечь от войны, летом 1812 года дали Наполеону 200 тысяч солдат для похода в Россию!

Багратион не зря считал достаточной главную армию из 100 тысяч солдат. Действуя наступательно, такая армия могла сломать «растопыренные пальцы» идущих со всего Запада корпусов Наполеона. Почти тройное превосходство противника (примерно 450 тысяч против 153х) давало ему преимущество в одном случае: если русские, забыв заветы Суворова, станут в оборону. Тогда их можно будет «задавить числом»!

Между тем в Петербурге был принят оборонительный план, о котором не сообщили Багратиону. До него доходили слухи, что правительство предпочитает «подлую оборону», свойственную «ленивым и тупозрячим», как выражался Суворов.

Оборона, доказывал Багратион, не только невыгодна, но в существующих условиях невозможна. «Всякое отступление ободряет неприятеля и даёт ему великие способы в краю здешнем, а у нас отнимет дух».

Боевой дух русской армии, с которым она всегда побеждала под командой Суворова, не был знаком Александру с его иноверными советниками. Они не понимали, что армия — это «одушевлённый организм», что лозунг «мы русские, с нами Бог!» — не пустые слова, а краеугольный камень воинского духа и залог победы.

Александр I, воспитанный швейцарцем Лагарпом, последователем Руссо, был православным лишь внешне. Ему было чуждо человеколюбие, лежавшее в основе православной военной философии Суворова. Он не верил, что армия способна защитить страну. Русские для него были «скифами», к которым врага следовало заманить и уморить на выжженной земле. То, что земля была русской, что она была населена православными, что они должны были остаться без еды и крова, во власти врага, императора не волновало.

10 июня, за два дня до вторжения Наполеона, Багратион гневно отверг предложение Барклая уничтожать продовольствие при отступлении. Князь и за границей продукты у населения не отбирал — он их покупал. Как же уничтожать народное добро в своей стране? Это приведёт к «особенному оскорблению в народе»! При этом «самые ужасные меры ничтожны будут пред пространством, по которому таковую операцию производить потребуется». Князь ужасался, имея в виду боевые действия в пределах белорусских земель. Он представить не мог, что командование готово выжечь русскую землю до самой Москвы!

«Стыдно носить мундир»

После перехода Великой армии Наполеона через Неман, уже начав отступать, князь Пётр тем не менее издал приказ к атаке на неприятеля, кратко изложив раздел суворовской «Науки побеждать». От себя добавил: «Я уверен в храбрости вверенной мне армии. Господам начальникам войск вселить в солдат, что все войска неприятельские не иначе что, как сволочь со всего света, мы же русские и единоверные. Они храбро драться не могут, особливо же боятся нашего штыка».

Ускользнув из мешка, приготовленного Наполеоном, Багратион дал армии отдых, а казачьему атаману Платову приказал остановить назойливых французов у местечка Мир. 27 июня 1812 года три полка польских улан под командой генерала Турно ворвались в Мир на плечах казаков, заманивших врагов в казачий «вентерь». В итоге, — доложил Багратион императору, — «бригадный генерал Турно едва спасся с весьма небольшим числом улан, от трёх полков оставшихся; с нашей же стороны убиты и ранены не более 25 человек».

На следующий день русские казаки, драгуны, гусары и егеря атаковали, по словам Платова, «часа четыре грудь на грудь». Раненые не выходили из боя; «генерал-майор Иловайский получил две раны сабельные в правую руку и в правую ногу пулей, но он докончил своё дело. Из шести полков неприятельских едва останется одна душа». Приказом по армии Багратион изъявил «наичувствительнейшую признательность» победителям: «Храбрость их доказывается совершенным истреблением девяти неприятельских полков».

Бездействие Барклая де Толли, отступавшего без единого выстрела, было непонятно Багратиону: «Если бы Первая армия пошла решительно атаковать, мы бы раздробили в части неприятельские силы». В противном случае враг вторгнется «во внутрь России».

Багратион подозревал, что страна уже мысленно принесена Александром I в. жертву. Князь болел от гнева. «Никого не уверишь ни в армии, ни в России, что мы не проданы, — написал он Аракчееву.- Я один всю Россию защищать не могу. Я весь окружён, и куда продерусь, заранее сказать не могу, что Бог даст, а дремать не стану, разве здоровье моё мне изменит. И русские не должны бежать… Я вам всё сказал, как русский русскому».

«Стыдно носить мундир, — писал Багратион Ермолову, — ей-Богу, я болен… Признаюсь, мне всё омерзело так, что с ума схожу. Прощай, Христос с вами, а я зипун надену». (Зипун — одежда народного ополчения, которое стало собираться для защиты Отечества.)

Наконец, Аракчеев, государственный секретарь Шишков и генерал-адъютант государя Балашов, при поддержке сестры царя Екатерины Павловны, почитательницы Багратиона, оказали Отечеству услугу: они заставили Александра I освободить армию от своего присутствия. Но Барклай, как машина исполняя инструкции царя, продолжал отступать…

Багратион вновь предупреждал Барклая, что «если неприятель прорвётся к Смоленску и далее вглубь России, тогда слёзы любимого Отечества не смоют того пятна, которое останется в веках на Первой армии».

Князь Пётр оказался прав в худших предположениях. 7 июля он получил приказ переправиться через Днепр и упредить французов в Смоленске. 18 июля Багратион написал Барклаю: «Я иду к Смоленску и, хотя имею под ружьём не более 40 тысяч человек, держаться буду».

«Война не обыкновенная, а национальная»

Князь Пётр сказал Барклаю, что не находит оправданий его ускоренному отступлению: «Я всегда был тех мыслей, что никакое отступление не может быть выгодным для нас, а теперь каждый шаг во внутрь России будет новым и более неотложным бедствием Отечества». Обещания Барклая дать сражение было довольно, чтобы Багратион забыл гнев. Он сам предложил царю поставить во главе объединённой армии Барклая, хотя имел на это больше прав по старшинству чина, не говоря о заслугах. И Барклай стал главнокомандующим, чтобы… спокойно обдумывать, как отступать дальше без битв.

Даже «явный немец» полковник Клаузевиц понимал, что Барклай стал «терять голову», считая Наполеона непобедимым. Между тем генерал Витгенштейн, прикрывавший Петербург, разбил корпус маршала Удино и взял в плен около трёх тысяч человек. Но основные русские силы, скованные приказами Барклая, тупо ожидали удара Наполеона. И дождались.

1 августа 1812 года главные силы французов начали форсировать Днепр. Барклай решился атаковать, Багратион двинулся к нему на подмогу. Однако время было упущено, дивизия Неверовского с боем отступала под страшным напором корпусов Нея и Мюрата. Французы были поражены стойкостью русских солдат. Атаки пятикратно превосходящего неприятеля не могли обратить их в бегство: «Русские всякий раз внезапно оборачивались к нам лицом и отбрасывали нас».

Посланный Багратионом на выручку корпус Раевского, «пройдя без привала 40 вёрст», поддержал Неверовского, у которого погибли пять солдат из шести. Раевский вступил в бой с главными силами французов в нескольких верстах от Смоленска.

«Дорогой мой, — писал Багратион Раевскому, — я не иду, а бегу, желал бы иметь крылья, чтобы соединиться с тобой!» Он прибыл с авангардом и послал в бой гренадёрскую дивизию. Русским не требовалось ободрения. Солдаты полками бросались в штыки, так что командиры не могли их остановить. «Война теперь не обыкновенная, а национальная», — написал Багратион. Не солдатам, а командованию и государю «надо поддерживать честь свою». «Войска наши так дрались и так дерутся, как никогда». Наполеон, имея 182 тысячи человек, «продолжал нападения и усиливал атаки от 6 часов утра до 8 вечера и не только не получил никакого превосходства, но с немалым для него вредом остановлен в сей день совершенно».

Вечером к городу начала подтягиваться армия Барклая. С утра 5 августа он принял защиту Смоленска, клятвенно пообещав не сдавать город, Багратиона же отправил оборонять Дорогобужскую дорогу на Москву. А когда князь Пётр ушёл, главнокомандующий приказал армии покинуть город и взорвать пороховые склады…

На рассвете 6 августа французы вошли в пылающий Смоленск, в котором ещё сражались, не желая отступать, отряды и отдельные солдаты арьергарда.

По мере поступления вестей о сдаче города Багратион от «недоумения» перешёл к бешенству. Забота князя о солдатах — главный факт его военной биографии. Всю войну он беспокоился о лечении и эвакуации больных и раненых, издавал о том строгие приказы и следил за их выполнением. В Смоленске были сосредоточены раненые из-под Могилёва, Витебска и Красного, много раненых из оборонявших город частей Неверовского, Раевского и Дохтурова. И вот теперь каким-то невероятным образом эти раненые не были обеспечены врачебной помощью, а многие брошены и сгорели при пожаре.

По расчётам Багратиона, при отступлении было потеряно более 15 тысяч человек, ибо «подлец, мерзавец, тварь Барклай отдал даром преславную позицию».

«Это, — считал Багратион, — стыдно и пятно на армии нашей, а ему самому, кажется, и жить на свете не должно». Недостойным жизни «трусом» Барклая объявил генерал, который сначала эвакуировал раненых, а затем отводил войска. В окружении обозы с ранеными Багратион помещал в центр войск.

В это время главнокомандующим в армию уже ехал Кутузов, прозябавший доселе в должности начальника Петербургского ополчения. К его прибытию Багратион успел одержать две победы: тактическую и стратегическую.

Первая случилась в бою при деревне Сенявине, где был отброшен в болота корпус генерала Жюно, отправленный Наполеоном, чтобы перерезать Московскую дорогу. Наполеон был в бешенстве.

Вторая победа состояла в том, что Багратион понял народный характер войны, роль «мужиков», которые «показывают патриотизм» и «бьют французов, как свиней». Это позволило ему оценить замысел Дениса Давыдова о партизанских действиях против Наполеона «не с фланга его, а в середине и в тылу», когда храбрый адъютант князя Петра, а ныне полковник Ахтырского гусарского полка Давыдов рассказал о своём плане Багратиону.

Партизанские отряды стали грозой французов уже после смертельного ранения Багратиона в сражении при Бородино.

«Недаром помнит вся Россия»

Бородинское сражение не было задумано как лобовая бойня сконцентрированных армий, этого князь Пётр всю жизнь старался избегать. Кутузов планировал охватывающие манёвры, «когда неприятель употребит в дело последние резервы свои на левый фланг Багратиона» (можно было не сомневаться, что князь Пётр отступать не будет). Не знавшая поражений и способная к наступательному манёвру 2я армия князя была с минимальными резервами поставлена на направлении главного удара Наполеона. Не исключено, что этот удар выдержали бы и войска Барклая, а противоположная расстановка сил изменила бы исход сражения. Однако мог ли осторожный Кутузов поступить иначе?

Русские солдаты и офицеры, отстояв утреню, готовы были умереть, не сделав ни шагу назад. Отступать было некуда — позади была Москва. Перед полками пронесли икону Божьей Матери «Одигитрия», спасённую солдатами 3й пехотной дивизии Коновницына в пылающем Смоленске.

Силы были почти равными по числу. Русские превосходили противника духом. Но неприятелем командовал великий полководец, русская же армия была лишена руководства. Из своей ставки у села Горки Кутузов не видел поля сражения. Как и при Аустерлице, он устранился от командования. То же сделал и Барклай. Став на виду у неприятеля, он попросту ждал смерти.

26 августа с 5 утра 25 тысяч французов при 102 орудиях атаковали Багратионовы флеши, обороняемые 8 тысячами русских при 50 пушках. Неприятель был отбит. В 7 часов маршал Даву сам повёл корпус в атаку и захватил левую флешь. Однако генерал Неверовский контратаковал французов во фланг. Флешь была отбита, Даву контужен, конница Багратиона довершила разгром французского корпуса и взяла 12 пушек.
Французы вновь атаковали в 8 часов, затем в 10 часов, снова — в 10.30, ещё раз — в 11 часов. С помощью подошедшей из резерва артиллерии, пехотного и кавалерийского корпусов Багратион атаки отбил.

Около полудня на фронте в полтора километра Наполеон двинул в бой 45 тысяч солдат при поддержке 400 орудий. Во главе их скакали маршалы Даву, Ней и Мюрат. Им противостояли 18 тысяч русских солдат с 300 пушками.

«Постигнув намерение маршалов и видя грозное движение французских сил,- вспоминал Фёдор Глинка,- князь Багратион замыслил великое дело. Всё левое крыло наше по всей длине двинулось с места и пошло скорым шагом в штыки». По словам другого участника боя, Дмитрия Бутурлина, «воспоследовала ужасная сеча, в которой и с той и с другой стороны истощены были чудеса почти сверхъестественной храбрости».

Войска перемешались. «Браво!»,- воскликнул Багратион, видя, как гренадёры 57го полка Даву, не отстреливаясь, идут на флеши в штыки, невзирая на убийственный огонь. В этот момент осколок ядра раздробил князю Петру берцовую кость. В тот же миг стало ясно, что значил для армии Багратион. Ещё при соединении 1й и 2й армий участник событий Граббе заметил: «Между обеими армиями в нравственном отношении была та разница, что Первая надеялась на себя и на русского Бога, Вторая же сверх того и на князя Багратиона».

И вот человек, который «присутствием своим воспламенял солдат», упал с коня. «В мгновение пронёсся слух о его смерти, — писал Ермолов, — и войско невозможно удержать от замешательства. Одно общее чувство — отчаяние!». «По линии разнеслась страшная весть, — вспоминал Глинка, — и руки у солдат опустились». Об этом же сообщалось в донесениях Кутузова и других генералов.

Наполеон в этот момент думал, что выиграл сражение. Он был убеждён, что «генералов хороших в России нет, кроме одного Багратиона», и готов был в ответ на просьбы Даву, Нея и Мюрата двинуть в бой последний резерв — гвардию. По мнению маршалов, это было необходимо, чтобы прорвать строй 2й армии, которая отступила за флеши и село Семёновское, но устояла под командой генерала Коновницына, а затем Дохтурова. Ещё один ученик Багратиона, генерал Раевский, с 10 утра отражал французов от Курганной батареи и выбивал их оттуда контратаками.

Сомнения Наполеона окончательно разрешили старые друзья Багратиона, генералы Платов и Уваров. Их кавалерийские корпуса без дела стояли за правым флангом Барклая, фактически вне зоны сражения. В критический момент они на свой страх и риск бросились в атаку и, обойдя левый фланг Наполеона, посеяли панику у него в тылу. Это заставило императора отложить наступление против 2й армии на два часа. Затем жесточайшая битва за батарею Раевского, которую отстояли войска Милорадовича, побудила Наполеона отказаться от введения в бой гвардии до самых сумерек. Русские, как и до сражения, стояли, закрывая врагу путь на Москву.

«Я умру не от раны моей…»

К этому времени Багратион, следивший, как его солдаты, отступив за овраг и «с непостижимою скоростью» установив артиллерию, отбивают наскоки французов, начал бредить и был унесён с поля боя. Он выполнил свой долг. Русская армия, вступив наконец в бой с врагом и потеряв 44 тысячи человек, устояла. Наполеон лишился 58 тысяч солдат, сотни старших офицеров и генералов, но не достиг ничего, кроме ужасающего, не виданного ни им самим, ни Кутузовым, ни иными современниками кровопролития.

Багратион умер в имении Голицыных Симы 12 сентября, на 17й день после сражения. Александр I счёл нужным написать своей сестре Екатерине (боготворившей Багратиона) о его «крупных ошибках» и отсутствии понятия о стратегии. О кончине генерала царь упомянул лишь полтора месяца спустя. Между тем адъютант Наполеона граф де Сегюр писал о князе: «Это был старый суворовский солдат, страшный в сражениях».

Современники связали смерть полководца с известием об оставлении Москвы. Говорили, что князь начал вставать на костыли, но, узнав скрываемую от него новость, упал на больную ногу, что привело к гангрене. Это не вызывало удивления. И начальник штаба 6 го корпуса полковник Монахтин при известии о сдаче первопрестольной умер, сорвав со своих ран повязки.

Багратион покидал Москву в сознании, отправив рапорты о награждении отличившихся и записку губернатору Ростопчину: «Я умру не от раны моей, а от Москвы». Историки рассудили, что гангрены можно было избежать. Багратион отказался от единственного спасения — ампутации ноги, ибо не желал вести «праздную и бездеятельную жизнь». Князь исповедовался и причастился, роздал всё имущество, отпустил на волю крепостных, наградил врачей, денщиков и слуг. Его ордена были по описи сданы государству.

Багратион не оставил на земле ничего, кроме бессмертной славы, друзей и учеников, которые, невзирая ни на что, изгнали врага из России. Прах «льва русской армии» был перезахоронен на Бородинском поле, откуда русские начали изгнание «двунадесяти языков» и победоносное шествие до Парижа.

Андрей Богданов, доктор исторических наук

Источник статьи: Официальный сайт журнала «Наука и Религия»